Однажды в полете

У нас есть все необходимое для блестящего приключенческого рассказа. Пиковая ситуация, да еще Арктика, да еще полярная ночь…

…Чуть ли не в момент перед вылетом было сказано заменить экипаж — ну и заменили. Сказано было лететь со Среднего на захудалую материковую заставу, одиннадцать ступенек под снег и сборно-щитовая казарма, — ну и полетели.

Точнее, не долетели. Полет, считай, закончился в тот самый момент, когда отказал один из двигателей. Эмоции пилота только и выплеснулись в этом ненароком брошенном в эфир: «Идиот». Но то просто в сердцах. А разумом он понял — ЧП, надо выкручиваться. Капитан Сергей Пискунов, как и в других экстремальных ситуациях, так и теперь сдаваться попусту не собирался. Во всяком случае, с мыслью о предстоящем падении (или вынужденной – это уж как хотите) примирился далеко не сразу.

В отличие от штурмана-инструктора майора Алика Галиахметова. Тот едва на приборы взглянул из своего неудобного ракурса, потому что притулился между пилотом и штурманом старшим лейтенантом Сергеем Червинским, все еще до слов командира о самом худшем понял. И уж кто-кто, а он особых иллюзий не питал. Привычка, не приведи Господь нам такой, два падения уже на счету было до этого вылета. Другому бы на всю жизнь характер переломило, да и на Алике, уж конечно, сказалось, но не в главном. Кого-кого, а штурмана «флегмой» при всем желании никто в воркутинском авиаотряде назвать не сможет. Понятие «контактный человек» едва ли даст о нем даже смутное представление. Душа нараспашку, остряк, умница — пять минут поговоришь, будто всю жизнь его знал.

Остряку и умнице не повезло особо. Летел-то инструктором, а сейчас какой инструктаж? Пассажирствуй, ни голову, ни руки занять нечем. Только сидеть и думать. А что думать? В авиации ведь как говорят: два падения — второй звонок, пора уходить. Алик подумал, поглядел еще разок на приборы: ситуация не понравилась еще больше, и… ушел. Хмуро перелез через порожек и потопал, не глядя в иллюминаторы, не интересуясь происходящим за бортом, раздраженно встряхивая головой и бурча под нос: «Яп-понский бог, третий раз, ну сколько можно?» В этом уходе не было ни демонстрации, ни показного ухарства, ни паники, — а все та же летная житейская мудрость. Толкаться сейчас между Пискуновым и Червинским, советуя под руку, только навредить можно. А здесь хоть заняться есть чем.

В отсеке клевал носом начальник связи пограничной комендатуры лейтенант Сергей Батурин. Проходя, Алик потряс его за плечо: «Эй, лейтенант, хватит дрыхнуть, подъем, падаем». Лейтенант не отреагировал: Галиахметов ведь остряк известный, его хлебом не корми, дай разыграть. Алик вернулся, порекомендовал уяснить ситуацию. Сам же полез за бушлатами. Бог даст, вертолет удастся-таки посадить, а за бортом, между прочим, далеко за тридцать. И полярная ночь. И океан. Остальным об этом думать некогда. Пока. А потом поздно будет.

Галиахметов сел на любимого конька. Про что угодно забыть можно, но не про одежду. Может, потому, что человек он южный, знойный, и полярные морозы особенно не любит. А может, потому, что отлично помнит, как в одном из полетов отказала печка. Температура в отсеке вскоре приблизилась к забортной, и штурман имел удовольствие наблюдать, как два полковника едва не качучу танцевали в щегольских ботиночках на тонкой подошве. С тех пор крепко-накрепко запомнил: с Заполярьем не шутят. Ну, и вел себя соответственно.

…Пожалуй, ощущение времени в вертолете потеряли тогда все. Алик потому что нашел какое-никакое, а занятие. Бортрадист Анточ потому, что подавал сигналы SOS до последнего. Сергей Пискунов потому, что боролся за живучесть вертолета. Машина теряла высоту, сползала в ночь и неизвестность: удавалось запустить двигатель, он вновь отказывал – все было как в дурном сне. Можно сказать, что боролся Сергей зря — ведь в конце концов все-таки упали. Но те сотни метров, которые удалось «протянуть», спасли экипажу жизнь. Вертолет, как выяснилось, перемахнул через изрядный пляс торосов и промоин, добрался до твердого льда.

Но теперь уже перспектива была ясна однозначно: вынужденная. Сергею приходилось и прежде сажать машину на авторотации винта, но тогда был день и твердая земля внизу. Сейчас же... Конечно, относительно возможным становилось спасение — не так далеко находился другой вертолет того же авиаотряда, МИ-26, пилотируемый майором Николаем Глуховым. Единственное спасательное средство из всего арсенала человечества, которое имело сейчас практическое значение для малой вселенной, падающей в неизвестность. На протяжении всей эпопеи борьбы за живучесть не прекращались радиопереговоры с МИ-26. Так что шанс все-таки был, если МИ-26 засечет бедствие. Если сумеет их найти в полярной ночи. И самое главное «если» — если удастся уцелеть при посадке.

До твердого льда оставалась какая-нибудь сотня метров. Что внизу? Видимость — хоть глаза выколи. Экипаж попытался включить фары, чтобы разобраться: куда, собственно, падают? Под лучами блеснул лед, но тут же что-то раздраженно забормотал Пискунов. Оказалось, свет слепит пилота, сбивает его, не дает работать. Фары выключили. Протянулась невыносимо длинная цепь секунд, но, наконец, все почувствовали касание вертолета о лед, сильный толчок. Сели. Сели?

И пары секунд не прошло, а в наушниках послышался все такой же спокойный голос командира:

- Па-акинуть вертолет!

Алик Галиахметов успел не только бушлаты раздать. Он подготовил и аварийную радиостанцию, и, поздравляя себя с третьим приземлением (уж третий звонок, выходит!), направился к двери. Не успел дойти — вертолет качнулся, и пол вдруг ушел из-под ног. Штурман-инструктор полетел в одну сторону, «аварийка» — в другую, а в дверь хлынула темная студеная вода.

В то время как экипаж, выполняя распоряжение командира, «покидал вертолет», Алик Галиахметов пытался найти «аварийку». Увы и увы, радиостанция отлетела далеко в сторону, времени на поиски не оставалось. Выскочив на лед, штурман-инструктор рванул кобуру пистолета и стал всаживать пулю за пулей в топливный бак. Вертолет, конечно, затонет, рассудил Алик, но в пробоины успеет вытечь какое-то количество керосина. Его, возможно, удастся поджечь, чтобы обозначить себя «двадцать шестому».

По-своему «разгружал» тонущую машину и Валентин Анточ. Стоя в дверях, выбросил наружу сумку, другую, потянулся за третьей...

- Валя, прыгай! — отчаянно закричали со льда.

- А?

- Прыгай!

Поняв, наконец, смысл криков и жестов, Анточ отбросил сумку и, стоя по колено в воде, принялся... неторопливо натягивать бушлат. Не бравада уж — психологический шок. Наконец, выпрыгнул и бортрадист. Последним покинул вертолет командир. Но вовсе не в силу воспетой маринистами традиции, просто был в шоке.

В течение шести послеучилищных лет Сергей иногда задавал себе вопрос, как будет действовать при вынужденной в экстремальной ситуации, и исподволь отвечал: «А ведь обязательно забуду про ремни, начну рваться, не отстегивая. Надо обязательно не забыть». И теперь, после своей же, под треск ломающегося льда поданной команды, капитан Пискунов рванулся наружу... Ну, разумеется, не отстегнув ремней. Пока соображал, в чем дело, оказался последним.

...Они стояли на льду, наблюдая, как проваливается вертолет. Как проваливаются радиостанция и «аварийка», запасы топлива, еды, да и спирта, все казенное и личное имущество. И вели глубокомысленную беседу.

- Без огня нас не найдут.

- Тридцать два часа хода до берега.

- Сто шестьдесят кэмэ. Ты как считал?

- По пять километров в час.

- С ума сошел. А льды? А торосы? Нет, не дойдем. А если пурга поднимется?... Из провианта — бутылка шампанского на шесть человек. Нет, точно не дойдем…

А судьба, казалось, решила вдоволь поиздеваться над экипажем. Вертолет не затонул. Лег лопастями винта и хвостом на край полыньи да так и остался. Рядом, в двух десятках шагов, но недоступен, как та же луна. Словом, хуже не придумаешь.

Быстрее других опомнился Галиахметов. Все-таки падать не впервой, навык-то нарабатывается. Когда ему сделалось ясно, что стрельба по баку эффекта не дала, поджечь вытекший керосин не удалось, он, вздохнув, обернулся к командиру:

- Ну, Палыч... Раз уж ты вертолет в батискаф превратил, давай костер жечь.

Легко сказать — жечь. А из чего? Пошарили по двум сумкам, что успел выкинуть Анточ, по карманам... Уныло переглянулись, но тут подал голос Сергей Батурин.

- Блокнот,— оживился он, вытаскивая находку,— поджигаем?

Согласились с охотой, ведь температура далеко за тридцать начинала понемногу ощущаться. И хотя блокнот сгорел быстро, ледовые робинзоны чуть-чуть отогрелись: скорее от вида огня, чем от тепла. Начали даже подшучивать над борттехником старшим лейтенантом Владимиром Юференым. Вот, дескать, кому хорошо, утопили вертолет, и никаких проблем с осмотром и попыткой устранить причины аварии. Припомнили и офицера из того экипажа, который сменили перед вылетом. Случится же такое! Ходил, приставал: продайте, мол, кроссовки. «Вам-то они к чему? И по размеру не подходят... Ну, продайте, все равно ведь гробанетесь!». Старая добрая шутка. Напророчил. Тьфу, белый шаман.

Ну, ладно, поулыбались. Но что делать дальше? Ведь даже если «двадцать шестой» окажется в районе аварии, это еще не спасение. Надо, чтобы их заметили. А в Арктике и днем-то без пол-литра, как говорится, не сориентироваться.

А здесь, в темноте, на льду, как никогда актуальной сделалась для вертолетчиков старая поговорка: хочешь жить – умей вертеться. Правда, смысл ее изменился, стал самым что ни на есть конкретным.

…А в это время МИ-26 майора Глухова «обкатывал» новую систему аэронавигационного оборудования. На его борту помимо штатного экипажа была еще и группа специалистов из Летно-испытательного экипажа Министерства обороны Российской Федерации и еще одного авиационного научно-исследовательского института. Новое оборудование, собственно, и помогло вертолетчикам, знавшим только приблизительное место аварии, достаточно быстро обнаружить «восьмерку». Километров за пятнадцать бортовой локатор высветил цель. Спасли!

В причинах аварии разбиралась комиссия. Вывод ее утешил: вины экипажа в случившемся нет. Офицеры были награждены ценными подарками (вручили им по фотоаппарату, вполне приличному, кстати). Действия Сергея Пискунова признаны профессионально грамотными.